Наш Хэм

На прошлой неделе Эрнесту Хемингуэю исполнилось 100 лет. Оказывается, он всего в два раза моложе Пушкина. И тем не менее наш современник

Своим появлением в Союзе Хемингуэй целиком обязан Хрущеву. Не будь «оттепели», его книги дошли бы до нас намного позднее, может быть, лишь в начале «перестройки». И, возможно, поколение бородатых мальчиков-«стариков» в толстых грубых свитерах и с трубками в зубах было бы совсем другим. Если уж быть совсем точным, знакомству с творчеством Эрнеста Миллеровича мы обязаны двум людям, а еще вернее, их дружбе. Эти двое — упомянутый уже первый секретарь ЦК КПСС и Фидель Кастро, «в гостях» у которого прожил остаток жизни Хемингуэй. И мы, благодаря Фиделю, узнали в свое время вкус кубинского рома и гаванских сигар. Принято думать, что Хэм, как фамильярно звали его «старики» и «старухи», знавшие писателя только по фотографиям да рассказу «Старик и море», оказал большое влияние на советскую молодежь шестидесятых. На самом деле это влияние было ограничено кругом интеллектуалов и начинающих литераторов. «Физики» и «лирики» действительно подражали Хэму, в их комнатах висел один и тот же портрет, они были мужественно немногословны и считали своим долгом пить из граненых стаканов болгарскую «Плиску», за неимением джин-тоника и замороженного «Дайкири». На этом влияние и кончалось. Романы, которые были напечатаны в переводах на русский, — «Фиеста», «Прощай, оружие» — производили впечатление своим стилем, получившим название «телеграфного». После них читать Фолкнера или Малькольма Лаури было трудно — они казались многословными и нудными. Тургенев и Гончаров вообще в счет не шли. Но главного романа Хэма тогда еще советская читающая публика не знала. Он был опубликован в начале 70-х и только в одном собрании сочинений.

«По ком звонит колокол» сразу снял все вопросы в литературных дискуссиях: стало ясно — это большой роман большого писателя. О войне. Никакой романтики, никакой патетики, никакой героики. Жестокость, кровь, грязь. Дерьмо, одним словом. Как и политика, которую Хэм не любил. Нет ни правых, ни виноватых. Потому что виноваты все. А любовь! Какая там была любовь! В спальном мешке, на привале, до того, как «земля поплыла».