Родители и дети

Мы сказали о страхе как об универсальном таком негативном переживании. На самом деле есть два разных страха — страх за кого-то, и страх за себя.

Это совсем разные чувства, они по-разному переживаются, по-разному проявляются, Страх за кого-то — это и есть то самое сочувствие, сопереживание. Оно ощущается как что-то теплое, так и проявляется. «Детка, надень шапку, а то простудишься, тебе плохо будет». – страх за ребенка.

Страх за себя переживается как напряжение, протест, раздражение, также и проявляется. Мне что-то угрожает, против этого я выставляю защиту: «ты что не соображаешь, что ты простудишься?!». 

Страх за себя — совершенно нормальное естественное чувство, если бы мы его не испытывали, земля остановилась бы сотни тысяч лет тому назад. В том что мы испытываем нет проблем.

Проблема в подмене. Когда мы говорим «я же о тебе, дурак беспокоюсь» — эта фраза внутренне противоречива.

Почему мне страшно то, что мой ребенок простудиться? Потому, что я плохой воспитатель, если мой ребенок болезненный, необразованный, нелюбезный и так далее. Я оказываюсь плохим воспитателем. Чьего осуждения я прежде всего и больше всего боюсь? Родителей конечно.

Страх перед родителям никто из нас себе не выбирал, это мощный рефлекс, который нам заложили в первые годы жизни.

Не обязательно ребенку все вот это так разворачивать, достаточно это про себя внутренне понимать, а ребенку сказать: «Знаешь, да я от этого очень плохо себя чувствую, но ты тут не при чем.  Это мои сложности».

Очень хорошо, это правда, но очень важно эту правду потом довести до конца, то есть, успокоившись, сказать ребенку что-то другое, не просто утешительное, не просто «ну извини я погорячилась» — это будет пустой звук.

Надо, успокоившись, когда вы будете в состоянии полностью взять ситуацию на себя, сказать: «Прости, что я была такая, ты тут ни при чем. Да, ты бываешь сплошь и рядом (сказать, что не так), как и я, как любой из нас, но я понимаю, что в любой ситуации ты заслуживаешь только поддержки, сопереживания и в той тоже, а то, что иногда я срываюсь — это мои внутренние сложности, у меня действительно была своя история жизни».

Я озвучиваю не единственно правильный текст, каждый из нас это скажет по-своему, я только иллюстрирую посыл.

Это все кажется таким сложным, неожиданным, неубедительным, только пока мы думаем про кого-то них.

По отношению к себе, каждое «Я» естественно ждет, чтобы обидчик, придя в себя, внятно извинился, а не объяснял бы свою грубость тем, что он сегодня был не в форме.

Давайте представим себе это тем же самым приемом, как бы это было желательно по отношению к себе. Вот у жены какие-то сложности, какие-то неприятности, а муж, боясь ее избаловать, с ней по этому поводу не общается. Это как будет?

Насколько этот муж действительно может бояться избаловать? Это избалует кого-то, если наш ближний будет действительно принимать участие и сочувствовать? Кажется, нет. 

Если мы имеем дело с ребенком, который ведет себя агрессивно, закрыт, находится на полюсе самопринятия под знаком «минус», как вывести его на полюс «плюс»? Когда двое детей дерутся, реально дерутся, их, прежде всего, надо физически, организационно растащить. Не психологически уговаривая, а физически. 

Самое главное, что в этот момент происходит между ними — есть результат не того, что мы в этот же момент делаем или не делаем, а того что накопилось к этому моменту и в этот момент сказывается. Это наша родительская агрессия по отношению к ним. Они ее исправно потом воспроизводят, и это полбеды, что по отношению друг другу.

Это само по себе очень плохо, но еще хуже то, что это есть уже готовый аппарат их будущего общения с их партнерами во взрослом состоянии. 

Поэтому мы сегодня с вами обсуждаем сопереживание. Это не панацея. Если ребенок постоянно бьёт чашки и получает двойки, значит есть какая-то содержательная проблема и ее надо решать. 

Мы обсуждаем только разницу воздействия на ребенка сопереживания и порицания.

Представим себе, что родитель в очередной раз растащил двух дерущихся братьев, объясняя потом каждому из них, что хорошие дети себя так не ведут, это не метод решения проблем, неважно зачинщик он или нет. Каждому говорят примерно такой текст. Это для ребенка, по которую сторону водораздела? Это сопереживание или порицание?

Ребенок сначала должен почувствовать себя в фокусе нашего содержательного сочувствия к его неправильности. 

Это должно быть не просто понимание того, что ему плохо. Это верно, но уж очень общо. Что конкретно могло в тот момент двигать детьми, когда один другого ударил или обидел, обозвал.

Злость, зависть, обида. Если мы не хотим, чтобы он вел себя агрессивно, мы должны показать свое сопереживание: «что он так тебя обидел?», «тебе было так завидно?», «он так больно тебя ударил?».

Ребенок будет видеть, что его неправильности принимаются, его уровень тревожности и агрессии будет сильно снижаться.

Это очень важно проиллюстрировать.

Ребенка приглашают к столу, он выходит, дурачась. Как на это будут реагировать самые обычные родители? «Хватит баловаться», «успокойся», «перестань» и тому подобное. Какой правильной родительской потребностью эти реакции будут продиктованы? Стремлением показать, что это поведение неправильное, чтобы ребенок не вырос манерным кривлякой. Насколько вероятно, что ребенок, выслушав весь этот хор, задумается? Просветлеет и скажет: «Спасибо, что обратили внимание, больше кривляться не буду». Это невероятно.

Как бы на это же реагировали сопереживающие родители? Подыграли бы как-то: «Какой ты артистичный», «дай булавки поносить», «садись, уже готово». На что же они внутренне опираются? Ведь они точно также хотят, чтобы их ребенок не вырос манерным кривлякой.

Оппонент скажет: «Вы, друзья подыграете ему, а он так укоренится в своем проявлении».
Что можно на этот скепсис ответить? За этим кривлянием  что-то стоит и нужно понять, что же это.  

За любым неадекватным поведением (крик, кривляния, оскорбления, физические удары) всегда стоит один и тот же канцелярский предмет — это линейка, которой мальчишка тычет в ребра девочки за передней партой.

С какой целью он это делает? Чтоб обратить на себя внимание. В каких случаях он переходит к реальному кровопускающему предмету – циркулю? Когда не получает внимания.
Когда более тихие запросы остаются без ответа, человек увеличивает громкость. 

За этим стоит потребность привлечь к себе внимание. Значит, ему этого внимания не хватает. Мальчишка с линейкой ждет, чтобы девочка приветливо обернулась. Пока ты со мной приветливый, белый и пушистый, пока я подношу тебе тяжелый портфель, любой будет меня принимать. Покажи, что ты меня и таким принимаешь. Это всегда запрос на то, что называется безусловным принятием.

Вот наш ответ скептику. Если мы ему сейчас подыграем, да он будет кривляться и дальше. Зато это будет не единственным результатом такого поворота. Другим будет постепенно накапливающийся результат. Ребенок столкнется с тем, что его слабости не осуждаются, а принимаются. Не одобряются, а принимаются. Его тревожность, его воспаления и агрессия будут со временем уменьшаться.

Из этого эпизода следует два вывода очень важных — один труднее другого.

Первое: при столкновении с детской неправильностью надо отказаться от попытки здесь и сейчас ее исправить. 

Отказаться не потому, что это неправильно (это было бы правильно), а потому что нет такого способа. Нет возможности так поговорить с двоечником, чтобы он взялся за ум, с неряхой, чтобы он стал аккуратистом, с кривлякой, чтобы он вел себя корректно. Второй вывод еще сложнее. 

Для перспективной коррекции надо к ребенку здесь и сейчас еще и присоединиться.

Дальше самое важное.

Представьте, что родители кривляки осуждающе вздохнули и переглянулись. Вот все, с чем ребенок столкнулся. Вот когда такие родители потом приходят на прием с самыми разными проблемами своего ребенка, они совершенно искренне говорят: «какое осуждение?», «где вы видите порицание?», «я его не ругаю», «я его пальцем не тронул».

Даже гомеопатических проявлений для ребенка достаточно, чтобы чувствовать осуждение. Поэтому мы к первому обобщению «не ругать и не наказывать» прибавляем второе. 

Чтобы не впасть в родительскую ограниченность, измеряйте свои реакции по критерию «сопереживание».

Этот критерий нужно прикладывать к своему поведению, хотя бы задним числом. Спрашивать себя: «Реагировал ли я на это точно сочувственно, прямолинейно недвусмысленно?». Если нет, то все остальное для ребенка по другую сторону баррикад.

Родители переглянулись и вздохнули, ребенок закатил глаза. Эта реакция закономерна и неизбежна. В этом состоянии ребенок сейчас с большей вероятностью пнет ногой стул или кошку, с меньшей вероятностью пойдет подметать комнату. Вот такая очень короткая, жесткая причинно-следственная связь существует между нашей назидательности и их негативностью.

С демонстративным кривлянием может столкнуться не только родитель, но и учитель на уроке. Правильно будет сказать ребенку: «Какой ты артистичный у нас, садись». Класс будет при этом шуметь, но если рявкнуть: «Сядь немедленно!», класс тише себя вести не станет. Надо понимать, что скорее всего вашей правильной реакции хватит на пять минут. И, возможно, когда ребенок продолжить генерить, учителю придется выставить его из класса, но не в качестве наказания, а потому что он мешает. «Вова, ты меня прости, но ты мне очень мешаешь. Побудь пока там в коридоре». 

Как мы уже говорили, принимать не означает попустительствовать. Конечно нет, и отношения взрослых с детьми в семье, в школе, где угодно — предполагает огромное количество форм принуждения, запретов и ограничений, которые сами по себе не действуют травматично, если только нам сформулировать внятную разницу между наказанием с одной стороны, и содержательным, как говорят психологи, принуждением с другой.